Началось все, как нельзя более прозаично. Мы сидим в  мастерской художника Гоги, пьем вино и третий час спорим об искусстве.   

-  Кто сказал, что искусство принадлежит народу? Настоящее искусство элитарно, но дверь туда всегда приоткрыта. Входи в нее, но без Петросяна, без Марининой, без Киркорова. Там тебя ждут с Набоковым, Шнитке, Кандинским, - умничает хозяин. Гога кричит, стучит кулаком по столу. Пустые бутылки из-под «Ркацители» угрожающе позвякивают.   

 - Осуждение массовой культуры есть занятие бесперспективное, - возражает Эдик Варфоломеев. – Маринину читают миллионы, а миллионы ошибаться не могут.  

Эдик – скульптор. Слова и даже движения этого полного человека неторопливы, размеренны и полны иронии. Но Гога сарказма не замечает и злится еще больше.  

 

    -  Все эти, так называемые, рейтинги, этот идиотский юмор – дебилы стараются для дебилов. У тебя, Эдик, вкус голодного человека, - но, взглянув на его фигуру, утоняет, - диспропорция массы тела и мозга.  

   Полемика перешла на личности. Это уже неинтересно. Вернее, интересно, как зрелище, но нить богемного спора безнадежно порвана.  

   Эдик советует Гоге доказать свой талант живописца написанием траурных лент на погребальных венках. Он соглашается, но при условии, что могильные плиты будет ваять скульптор Варфоломеев.  

     -  Что ж, пожалуй, не буду мешать ритуальному дуэту обсуждать дальнейшие творческие планы, - я протягиваю руку разгоряченным оппонентам и иду к выходу. Однако, приступ словесного недержания у моих друзей еще не окончен.  

     -  Гении расплачиваются за талант жизнью, остальные зарабатывают им на жизнь, - видимо цитирует кого-то Гога.  

     -  Для маляра ты неплохо рассуждаешь, - доносится до меня уже за дверью. Споры непризнанных всегда беспощадны, но так же и бесплодны. Талант, выхолощенный злобой и завистью, не способен созидать.  

 

   Улица встречает меня непогодой. Холодные капли дождя покалывают лицо. После принятия интеллектуальных ванн, думаю, будет полезен холодный душ. Размытая дождем грань между днем и вечером становится совершенно незримой. Редкие прохожие, подняв воротники, спешат домой. Девушка с зонтиком, похожим на перевернутые пол-арбуза, идет мне навстречу. Слегка наклонив голову, она тщательно обходит многочисленные лужи. Секунду подумав, я становлюсь рядом с девушкой под зонт. Абсолютно никакой реакции на мой поступок.   

- Дождь…- мудро констатирую я.  

- Дождь, - соглашается со мной незнакомка.  

          Искоса  разглядываю  ее. «Вроде   бы   красива,   но   уж   больно 

          грустна».  

                 -    Иногда   грусть   является   единственным   счастьем,   -  

          отвечает на мою мысль попутчица. Я, оторопев, останавливаюсь.  

       - Совпадение, - легонько взяв меня под руку, сказала девушка. Мы, женщины, пытаемся строить свое будущее благодаря нахалам и это, наверное, ошибка. Вот вы вторглись в мое пространство, - она круговым движением кисти копирует окружность зонтика, - и я вас не прогнала, ведь существует мнение, что мужчина и женщина соперники в своеобразной игре, где слабый пол, якобы, защищает свое целомудрие.  

        -  Я тоже, кстати, человек скованный скромностью, - пытаюсь вставить хотя бы слово. Такой дебют знакомства обещает шикарное продолжение. Лихорадочно придумываю изысканный комплимент.  

        -   Грустная женщина изощренный комплимент не воспримет, не старайтесь понапрасну, - незнакомка лукаво глядит на меня.  

- Это уже слишком! – Я останавливаюсь и с удивлением 

Смотрю на нее.  

- Да ничего особенного. Ну какими могут быть первые

два предложения, сказанные мужчиной? Если вы не говорите их сразу, значит, придумываете что-либо галантное, - говорит она, улыбаясь.  

- Вот вы улыбнулись и стали еще красивее, - успокаиваюсь я.  

- Спасибо. Вы случайно не художник?  

- Художник. И вы правы – совершенно случайно. Это вы

определили по комплименту?  

       -   Нет, по запаху масляной краски.  

Мы смеемся и вдруг одновременно замолкаем, рассматривая друг друга.  

 

 «Она не очень молода, но привлекательна красотой, не зависящей от возраста», - думаю я.  

        -   Да, женщина библейского возраста, - невесело соглашается она.  

- Ну что вы, я не думал об этом.  

- Неправда, - она протягивает руку. – Тамара. Мне никогда 

не нравилось это имя. В нем есть что-то разрушительное.  

- Тогда царица Тамара. Так лучше?  

Она наклоняет голову и с любопытством смотрит на меня. – Да, намного. Во всяком случае, экзотичнее.   

Бывают моменты, когда чьи-то глаза смотрят на тебя в упор и, кажется, сама жизнь приблизилась к тебе вплотную.  

- Василий, - представляюсь я.  

- «…Мощно звучит, не плаксиво, римское имя Василий», - 

цитирует Вознесенского Тамара.  

- Думаю, мокрая безлюдная улица – не лучшее место для беседы. Могу предложить свою мастерскую. Музыку, кофе и просмотр посредственных картин гарантирую.  

- Посредственных не хочу. Ведь есть одна хорошая.  

- Она еще не написана.  

- И когда вы ее напишете?  

- Не знаю, - меня всегда раздражали вопросы о творчестве

не совсем сведущих в нем людей. – В сущности, мы созданы вовсе не для того, чтобы писать картины, а чтобы размножаться.  

- Ты так не думаешь. – Она вдруг переходит на «ты». – И не злись, это скоро пройдет. – Тамара смотрит на часы. – В твою мастерскую мы сходим в следующий раз. Если он случится. А сейчас мы поедем ко мне домой.  

- А что вы гарантируете? – Я, кажется, наглею.  

- Я же царица Тамара. – Она улыбается, и улыбка такая, 

что идти мне уже никуда не хочется. Но сильные женщины – моя слабость.  

- Этаж-то какой, для высоты ущелья сойдет?  

Губы…( Когда они ждут поцелуя, их невозможно описать.) Если бы сейчас бокал вина, я бы решился на поцелуй. Красивая женщина!  

-  Сойдет. Восьмой.  

      После холодной сырой улицы теплая гостиная кажется невероятно уютной. Она и впрямь могла сойти за таковую, если бы не очень приятный запах.  

- Это мой муж курит крепкие сигареты.  

«Да что она в самом деле мысли мои читает?» - нервно поеживаюсь я.  

       -   Ты бы посмотрел на свою сморщенную физиономию, - как бы оправдываясь, говорит хозяйка.  

       -    А кто твой муж?  

       - Давай поговорим о более приятных вещах, о самосожжении, например.  

   Ловлю себя на мысли: если у женщины есть муж, то она почему-то всегда желаннее.  

       - Вот видишь, во всем можно отыскать приятное, - соглашается она.  

С настороженным интересом рассматриваю Тамару. Густые каштановые волосы обрамляют несколько круглое лицо. Большие каштановые глаза с вызовом устремлены на меня.   

- Спасибо. Ты выпить хочешь?  

Вскакиваю с кресла.  

       - Я же ничего не говорил! Откуда ты… 

Она перебивает меня:  

       -   А ничего и не надо говорить. Не кричи, пожалуйста. Открой лучше шампанское.  

   Скорее всего, я нелеп. Разливаю вино в бокалы.  

       -   Я редко выхожу из дома, стремлюсь к уединению, а когда выбираюсь, то вижу лишь убожество и вульгарность. Мы живем в эпоху полного самоуничтожения. Наше общество приняло уродливую позу и, чудовищно изогнувшись, соединило в себе ничем не оправданный оптимизм и безнадежность. Это весьма губительно, - Тамара замолкает,  пригубив бокал. – Прости, паршивое настроение стало для меня хроническим.  

       -   А искусство, а любовь? – я пытаюсь затронуть мирные темы.  

       -   Видишь ли, настоящее искусство вряд ли поддается внятным объяснениям и уж абсолютно точно в них не нуждается. Мы все усталые и нездоровые люди. Мне иногда кажется, что у Малевича была больная печень. Современное искусство – это признак психологической усталости общества. Посмотри на работы Дали. Нет, он сам, надеюсь, был здоров, ибо больные люди до такой степени не любят деньги, как любил их он. Но маэстро понял, что толпа хочет видеть живопись смещенного сознания. Извольте.  

       -   Художник здесь не при чем, - возражаю я. – Или почти не при чем. Малевича я, например, тоже не понимаю. В частности, его «Черный квадрат». Это, безусловно, не живопись, а метафизическое изречение. Как отправная точка понимания пустоты, абсолюта. Тебе никогда не приходило в голову, что искусство творят критики – подонки испачканные чернилами?  

       -   А ты дурачь их. Плохой художник видит: бежит собака – пишет собаку, а хороший видит собаку, а пишет – собаки нет.

- Тамара, ты кто?  

- Я, Васенька, волшебница.  

- В таком случае, чего я сейчас хочу?   

- Ты хочешь переспать  со  мной. Кроме  этого, ты  хочешь 

водки. Правда, я не уверена, чего больше. И еще: ты почему-то меня боишься. Вот тебе твоя водка и успокойся. Я сейчас приду, - она вышла из комнаты.  

« Нет, такой женщина не должна быть. Мощь и виртуозность! Женщина должна быть красивой, глупой и чистоплотной. Остальное не столь важно», - размышляю я. Выпиваю полный фужер холодной водки, достаю сигарету и щелкаю зажигалкой. А где же хозяйка?  

        -   Ты не соскучился без меня? – голос у Тамары глубокий, с необыкновенным тембром, как говорят плохие писатели «грудной». Оборачиваюсь и …хорошо, что я сижу в кресле. Не то рухнуть мне наземь! Водопад ее огненных волос удачно контрастирует с длинным голубым пеньюаром. Она подходит ко мне. Необыкновенный аромат пьянит меня. В запахе есть сила, которая сильнее слов, взглядов. Изысканное благоухание, как бактериологическое оружие – против него нет защиты, кроме противогаза и насморка. Ни того, ни другого у меня в данный момент не было.  

        -   Самый лучший запах – это запах чистого человеческого тела, - поясняет Тамара, - без всяких настоек, именуемых духами.      

        -   Трудно с тобой не согласиться. Тем более, что это мне демонстрирует такая модель. Великолепие и шарм шагают в тебе рука об руку, галантно уступая друг другу… 

        -    Перестань, - перебивает меня царица Тамара, - это не лучший твой комплимент. – Она садится мне на колени. Пеньюар распахивается. – Расстегни ошейник своей фантазии, - ее руки обвивают мою шею и мы сливаемся в поцелуе.  

Покачнулся пол, стены и потолок завертелись в сумасшедшем вихре. Исчезло время, пространство кануло в бездну. Есть только она – теплые губы, мягкое податливое тело, ее шепот, прерывистое дыхание и какой-то всё усиливающийся звон в ушах. Этот звук уже невозможно терпеть. Я сейчас оглохну или сойду с ума! Звон перерастает в гул, затем в крик …и вдруг все стихло. Миг и вечность соединились. Тишина возвращает к действительности. Окружающий мир обретает реальность: золотистое опадание незнакомых штор на окне, раздраженное ворчание машин на улице, запах волос Тамары. Я смотрю на нее. Ее закрытые веки слегка подрагивают. Она прекрасна… Сон и царица Тамара обнимают меня. Сквозь полудрему шепчу:  

- Ради такого и умереть можно.  

- А ты уже мертв.  

- Раньше твои шутки были изысканней.  

- У меня есть достоинство, которое, вероятно, ты заметил:  

я никогда не шучу. Собрав урожай комплиментов, я совершила вполне равноценный обмен – мое тело на твою жизнь, - завернувшись в простыню, Тамара потянулась за вином. – Да и имя обязывает.  

     Вскакиваю с постели и ощупываю свое тело.  

       -   Наивный человек, - она усмехается, - ты смерть хочешь определить на ощупь? Ты никогда ничего больше не почувствуешь. Вкус, запах, боль, страх для тебя теперь инородные понятия.  

- Но мне сейчас страшно!  

- Это инерция. Люди, в сущности, все герои, так как знают, 

что обречены на смерть. Ты же, приобретя то, к чему шел всю свою беспутную жизнь, оказался не готов к свершившемуся. 

     Подхожу к столу и наполняю фужер водкой.  

       - Выпив сейчас всю водку мира и запив ее тем же количеством пива, ты будешь трезв, как ребенок, - говорит Тамара,  накидывая на себя пеньюар.  

- Как мертвец, - пробую я шутить.  

- Ты  прав. Настоящая трагедия  должна  быть  короткой, -

она подошла к зеркалу и тщательно причесалась. – Скоро вернется муж, а посему… 

   На ватных ногах иду к двери.  

- Слушай, а как же женщины?  

- Господи,   тебя   даже   смерть   не   изменила.   Впрочем, 

попробуй.  

Тамара, едва кивнув, закрывает за мной входную дверь. Спускаюсь по лестнице и выхожу в ночную прохладу. Дождь продолжает шептать свой  заунывный монолог. Редкие машины 

злорадно шуршат шинами по мокрому асфальту. На другой стороне улицы замечаю девушку, идущую под зонтом.  

       -   Тамара! – кричу я и бегу к ней через дорогу. Идущая на большой скорости машина ослепляет глаза и в то же мгновение страшной силы удар отбрасывает меня на тротуар. Я тщетно пытаюсь встать. Жуткая боль пронзает все тело. Сквозь розовую пелену вижу над собой две склоненные головы – мужскую и женскую. Мужская, обладателем которой, видимо, является водитель сбившей меня машины, взволнованно интересуется моим самочувствием. А женская… Так это же Тамара!  

- Царица Тамара, мне больно… Мне очень больно.  

- Ты жив, дома был розыгрыш, слышишь, ты жив!  

   Я улыбаюсь. Перед глазами мелькают пурпурные шарики, затем они становятся темными, постепенно превращаясь в большое черное пятно. Откуда-то появившийся Казимир Малевич лукаво спрашивает:  

       - Ну, теперь ты понял мой «Черный квадрат»? – и моментально исчез. 

   Кажется, я ответил утвердительно.  

 

Василий Вялый